Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]
Одобрительный смех и крики смутили Анну. Она искала резкого слова, но не успела ответить, как стоявший возле нее Грец крикнул:
— Феодальная шпага?!
— Это не есть феодальная шпага, — спокойно ответил Сеня, — потому что здесь классовое содержание другое, но формальное сходство все-таки есть, я этого не скрываю и скрывать не хочу! Мы должны оберегать свою честь, честь комсомола, честь молодежи, класса и государства! Мы не можем допускать, чтобы нам плевали в лицо, чтобы нам ставили на вид нашу распущенность, кивая на нашего товарища… И выкрики Греца и Рыжинской совершенно неуместны!
Круг становился теснее, проходившие мимо останавливались послушать и быстро втягивались в спор. Симпатии большинства были явно на стороне Сени. Анна с насмешливой, вызывающей улыбкой крикнула:
— Ну, ладно! Чем же все-таки Хорохорин оскорбил твою комсомольскую честь?
— Не твою, а нашу! — оборвал ее Королев. — А чем, так тут нечего скрываться, надо прямо сказать то, что было, что у всех у нас на глазах делалось, потому что, если одна девушка отказывает парню в удовлетворении его скотских потребностей…
— Не скотских, а естественных! — вставила Анна.
— Естественно, нормально у культурного человека то чувство, которое называется любовью, и оно не в том только, чтобы совокупляться…
— А в чем же кроме? — нагло крикнул Грец.
— В том, чтобы ручки целовать! — хихикнула Анна.
Тут уже поднялся такой шум, такое столкновение, что
Сеня покачал головою и, бессильный прекратить крики и споры, зажал уши и смолк.
Тотчас же, впрочем, из задних рядов послышались настойчивые крики:
— Говори, Королев! Дайте говорить Королеву!
Анна прошипела несколько раз подряд: «Мещанство!» — но умолкла
— Не очень подходящее время и место, — усмехнулся Сеня, — начинать сейчас дискуссию о таких вещах, как любовь…
— Почему? — вызывающе крикнула Анна.
— Потому что, во-первых, это слишком сложно и нужно быть спокойнее… Во-вторых, надо нашим собранием воспользоваться, чтобы говорить о том, что сейчас у всех в голове и на сердце.
Анна победоносно оглянулась. Этот жест ее вызвал снова ропот и шикания.
Сеня заговорил снова, когда стало тише:
— Жалею я тех, кто в любви ничего, кроме полового акта, не видит, и уверен, что кончат они так же, как Хорохорин, а может быть, и хуже! Вот поэтому-то я хочу, чтобы мы обследовали все, что произошло сегодня… Тут не только наша честь затронута — тут,' может быть, урок для многих из нас.
Анна перебила все так же вызывающе:
И это не мещанство тоже — перемывать другому косточки, рыться в грязном белье? К черту! Личная жизнь товарищей нас не касается!
Тут уже и та, еще большая часть слушателей, которая стояла на стороне Анны, от нее откачнулась. Опять загорелись споры, опять нельзя было долго начать разговор.
— Касается! — кричали ей.
— Нельзя отделять личную жизнь от партийной!
— Что же, — накинулся на Анну Боровков, — что же, если я тебя сейчас затащу в угол да изнасилую, все должны мимо проходить: это личная моя жизнь! Так, что ли?
Анну заговорили, закричали, так что уже ей и возразить было нельзя, да и не находилось острых слов или таких, которые имели хотя бы кажущуюся убедительность и внешнюю значительность. Тогда, прорвавшись вперед, прямо в лицо Королева она крикнула:
— К делу! Говори, чем Хорохорин твою честь оскорбил?
Что-то в ее голосе было истерическое. Сеня поднял руки, растопырив щитками ладони, чтобы утишить толпу, и сказал:
— Товарищи! Уже одним фактом самоубийства любой наш товарищ нас оскорбляет, потому что это означает, что у нас плохо, мы ничего не дали, мы сами плохи, и все, что мы делаем, ничего, кроме разочарования, не приносит…
— У него были свои причины… — не договаривая, вставил кто-то негромко сзади, и узнать, кто сказал, нельзя было.
— Да, я знаю, я слышал! — продолжал Сеня. — Так и это не причина, потому что медику вовсе непростительно по-мещански рассуждать: что, дескать, неизлечимо! Да он еще и не знал, что дало исследование… Да и это не важно, — заговорил с новой силой Сеня, — если бы еще с какими-то натяжками как-то можно было понять самоубийство, то уже убийство женщины, и при таких обстоятельствах, является фактом прямо-таки невыносимым…
Неожиданно из задних рядов, теперь уже доходивших до самой двери, кто-то крикнул:
— Одну минуточку, Королев! Тебя тут спрашивают!
Сеня неохотно приподнялся на турнике:
— Кто спрашивает?
— В чем дело, кто там? — заворчали кругом.
Неужели нельзя подождать? Кому я нужен сейчас?
Тот же голос ответил:
— Это, оказывается, инспектор из уголовного розыска…
— Нам не до него! — крикнула Анна.
— Да он относительно Хорохорина узнать пришел, товарищи!
— Ступай, Королев! — согласился Боровков. — Мы тут без тебя потолкуем пока…
Он с такой выразительностью покосился на Анну, что Сеня, не сомневаясь в убедительности его аргументации, не мог не шепнуть ему на ходу:
— Смотри только до бокса не договорись!
На минуту наладившийся было вольный митинг расстроился. Сеня протискался через толпу к дверям и тут столкнулся с ожидавшим его человеком в меховой шапке с опущенными ушами.
— Я Королев, — коротко сказал он, — в чем дело, что за спешка такая…
Пришедший взглянул на него, важно тряхнул портфелем и наклонил голову.
— Извиняюсь…
Выдержав паузу, он тут же добавил не без некоторой даже гордости и сознания своего достоинства:
— Я субинспектор 2-го района, где произошло несчастье…
— Ну и что же?
— По долгу службы, для выяснения некоторых весьма загадочных обстоятельств происшедшего…
Слушавшие их насторожились. Сеня посмотрел на пришедшего с недоумением, но тотчас же пригласил его идти за собой и провел в тихий уголок библиотеки. Тесное кольцо расступилось перед ними, и в спины их впились не без любопытства еще не потухшие после спора глаза.
Глава II. ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ ОБОИМ!
Без всякого преувеличения можно сказать, что Осокин ворвался на место происшествия, когда еще в комнате не рассеялся дым и запах выстрелов.
Вопреки утверждениям многих авторов, как видно из фактов, он явился туда с такой поспешностью далеко не случайно. Живая жизнь связывает часто людей такими тончайшими нитями, с такой последовательностью, каких не выдумать и самому изощренному фантазеру. Самый занимательный романист никогда не выдумывает, но лишь комбинирует наблюденные в жизни факты и совпадения. Это, впрочем, не избавляет его от опасности быть заподозренным со стороны читателей в неправдоподобии его комбинаций…
Мы вне этих подозрений, так как не сочиняем роман, а лишь излагаем в подробностях живую хронику событий в нашем городе, к тому же известных уже из массы устного и печатного материала, обошедшего всю Россию еще так недавно.
Растолкав собравшихся любопытных, толпившихся уже во дворе, затем на лестнице, в коридоре, на кухне, Осокин остановился на пороге комнаты.
На него посмотрели с изумлением. Какая-то старушка шепнула вопросительно соседке:
— Отец, что ли? Говорили, у ней отец был где-то.
— Был, был, бочарейный отец! Мастерскую арендовал на цементном заводе! Только не схож — тот хромой, видела я его: был он у покойной разика два…
Осокин как будто и слышал и не слышал, что шептали за его спиной, но куда-то в подсознание этот шепот вошел.
«Не она, не она!» — подумал он со смешанным чувством разочарования и радости и, толкнув дверь, вошел в комнату Сидевший за столом милиционер тотчас же встал и, узнав Осокина, доложил довольно равнодушно:
— Студент оказал признаки жизни, его отправили в больницу… А остальные все как есть, извольте осмотреть!
Осокин не слышал. Он глядел на простыню, сорванную с кровати, прикрывшую лежавшего на полу человека, как будто раздумывая, подошел.
Милиционер услужливо сдернул покрывало.
— Кто это? — глухо спросил Осокин.
— Курсисточка, говорили, — не без сочувствия ответил милиционер. — Фамилия Волкова. Верой звали. Кажется, студент тот ее пристрелил, а возможно, и по обоюдному согласию… Записочка на столе, как есть…
Осокин набросил снова простыню на бледное лицо мертвой и обернулся к столу.
— А еще, — спросил он, подумав, — здесь никого не было?
— То есть как? — переспросил тот.
— Девушки другой… Здесь с ней девушка жила, под руга?
— Нет, никого не было.
— Где же она?
— Соседи, надо полагать, знают: я только что с поста вызван был…
Петр Павлович встряхнулся. Недоумевающий взгляд милиционера и растерянный тон ответов отрезвили его на столько, что, когда вслед за ним явился инспектор, он уже мог спокойно и внимательно прочесть вместе с ним записку В ней было написано немного:
